Авиатор: назад в СССР 4 (СИ) - Дорин Михаил - Страница 24

— 880й, разрешил, — ответил он.

Вывожу обороты, отпускаю тормоза, и самолёт начинает разбег. В голове сразу мысль о том, что это, возможно, мой крайний взлёт на этом аэродроме. Не хочется мне заканчивать его слишком быстро. Плавно подымаю носовое колесо, контролируя положение линии горизонта относительно приборной доски. И вот он отрыв.

— За взлёт — «отлично». Продолжай, — в шлемофоне прозвучал спокойный голос Граблина.

На первом развороте запросил отход в зону, и получил от руководителя полётами направление в зону номер 6. А это…

— Понял. Зона 6, работа над «точкой», — ответил я, с трудом скрывая свой восторг, что этот полёт мне дадут выполнить над самим аэродромом.

Я выполнил проход по кругу, наблюдая за прелестным ландшафтом своей альма-матер. Внизу распластались золотистые квадраты полей, а впереди голубая даль уходящего за горизонт моря. В другой раз не упустил бы возможности полюбоваться земной красотой, но сейчас нужно сосредоточиться…

А может не надо? Как-то Николаевич предложил мне пилотировать по ощущениям, не привязываясь к конкретным значениям параметров по приборам. И у меня получилось соблюдать их на «хорошо» и «отлично». Почему бы сейчас это не повторить?

Эх, ещё бы пониже разрешили снизиться, чтоб на глазах у всего полка открутить фигуры пилотажа. Запрошу потом разрешения у проверяющего и руководителя полётами.

— Подхожу к центру зоны 6. Разрешите задание уточнить? — спросил я у Граблина, ожидая от него вводных.

— Работай обычный комплекс, согласно Курса. Далее я подскажу.

Ну, подскажет, так подскажет. Мне же проще. Доложил руководителю, что нахожусь в центре зоны, и получил разрешение на выполнение задания.

Сейчас мы чуть выше перины облаков, которую пробили ещё на высоте 1500. Яркое солнце плеснуло в лицо своими лучами. Так что, когда Граблин закрыл у меня шторку, я сразу и не понял, почему стало темно мне наблюдать за приборами в светофильтре.

— Выполняем полёт по приборам, без видимости горизонта, — спокойно сказал Граблин по внутренней связи.

Ну вот! По ощущениям пилотировать уже не получится, поскольку не видим горизонт, а своё положение хотя бы по авиагоризонту надо контролировать.

Высоту 4000 м занял по спирали, и вновь начинаю выполнение маневров с виража с креном 45°. Ручка управления самолётом влево, педали отклонены соразмерно, удерживая всеми любимый «шарик» в центре.

Перед глазами стрелки приборов, а в голове очередное воспоминание, как в школе представлял себя в такой же кабине с несколькими ракетами под крылом. Где-то там враг, и я должен его уничтожить… но тебе нужно идти к доске, где тебе сейчас выставят «двойку» за отсутствие домашнего задания. Ты его не делал, поскольку гулял в степи и собирал ящериц. Во было время!

Нимб указателя курса медленно движется мимо верхнего треугольного индекса. Ещё немного и подойдёт курс вывода. Переложил самолёт в правый вираж. И тоже с креном 45°.

— За первый вираж «отлично», — сказал Граблин, продолжая оценивать каждый элемент моего полёта. — Вираж вправо, влево, крен 60°.

— Понял, — ответил я, вновь перекладывая самолёт влево, дожимая ручку до заданного проверяющим крена.

И ведь кто-то сейчас, как и я раньше сидит за партой, мечтая о профессии лётчика. Уверен, что большинство из них многое бы отдали, чтобы оказаться сейчас на моём месте.

— Высота? — задал вопрос Граблин. — Обороты двигателя?

Чего это спрашивает, Дмитрий Александрович? Будто у него нет таких приборов в кабине. Возможно, это тоже один из элементов оценки.

— Высота 4000, обороты 89 %.

— Хорошо. Выполняем манёвры с переменным профилем.

Виражи отработали. Пошли выполнять пикирование и «горки». Нимб курса доделал полный оборот на 360°. Снова разворот влево и ручка от себя, убираю обороты рычагом управления двигателем и пошёл на пикирование.

Скорость растёт. Вместе с ней вертикальная на вариометре стремится вниз вслед за стрелкой вниз, как и высота. Вывод из пикирования, ручка на себя и набор высоты с углом тангажа 15°. Пилотируем дальше.

Косая петля, переворот, петля «Нестерова» — что дальше, Дмитрий Александрович? Уже погонял меня и на разгон скорости до 1000 км/ч, не переходя на сверхзвук. Похоже, что Граблин решил мне устроить не самый сложный экзамен. Расстраиваться начинаю, что не ввели мне хоть какой-нибудь «отказик».

Вот сглазил ты Серёга! Двигатель стал работать тише. Шторка открылась и началась моя работа над выполнением действий при имитации отказа двигателя. Он же у меня один!

Доложил руководителю полётами о выполнении посадки с имитацией, и получил указания на заход с ходу. Пока докладывал, успел скорость установить нужную, и занять курс к третьему развороту. Начал снижаться, чтобы выйти на расчетной высоте.

Вот уже и четвёртый разворот, прошли высоту 2100. Вертикальная скорость большая, но расчётная для этого захода. Занял посадочный курс и уже виден торец ВПП.

Осталось совсем немного. Чувствую, как в перчатках потеют руки, а на губах появился солёный привкус. Сколько раз делал такие заходы на посадку, но всё равно каждый раз волнуешься.

Прошли дальний привод, загасили скорость до 360 км/ч. Вот и торец полосы на подходе.

Выравнивание и касание, как и при работающем двигателе. И в душе в очередной раз облегчение, когда бежишь по полосе, а сзади наполненный купол тормозного парашюта.

— Посадка с имитацией двигателя — оценка «отлично», — вышел по внутренней связи Граблин.

Вот же нервы у человека! Весь полёт спокойно контролировал меня, давая вводные. Даже, когда убрал обороты двигателя, не услышал от него ни единого слова.

Зарулив на стоянку, я только тогда смог утереть пот с лица шевретовой перчаткой. И как тут не любить эту профессию? Пускай со временем у тебя будет болеть всё, но часы и минуты полётов останутся в памяти навсегда. Сколько бы мне жизнь не отмерила в этот раз, сегодняшний вылет был самым эмоциональным, поскольку я действительно кайфовал. И неважно, что потел.

— Иван Фёдорович, ко мне подойдите, — позвал моего инструктора Граблин. — За отличную подготовку лётной группы буду ходатайствовать перед вышестоящим командованием о вашем поощрении, — сказал Дмитрий Александрович.

— Служу Советскому Союзу! — приложил руку к голове Швабрин.

— А вам, товарищ Родин, следует хорошо подумать над вашим распределением. У вас есть потенциал. Вас в предложение на поощрение внесу тоже. Поздравляю! — сказал Граблин и пожал мне руку. — Хотите что-то сказать?

Заметил полковник, что у меня есть желание разузнать, как у него дела в Москве. Как он смог вернуться на лётную должность, а также узнать о состоянии Сони.

— Сейчас я нужен Родине, как лётчик. Так что служу я теперь в Кубинке. А Сонечка, так она пошла на поправку. Сиделки ей не нужны. Готовится в медицинский, хоть до него ещё несколько лет.

Граблин постоял с нами ещё несколько минут и ушёл в здание высотного снаряжения. Мы с Фёдоровичем обошли наш самолёт, разобрав при этом все этапы моего полёта. Теперь он светился от радости, что его труды не прошли даром.

— А помните наши перепалки в кабинете? — спросил я, усмехнувшись от воспоминаний первых лет обучения.

— Да. Послать тебя постоянно хотелось Родин. Достал ты меня тогда, — сказал Швабрин, не скрывая улыбки. — Чего теперь думаешь, Серёга? Куда служить? Хотя, я у тебя уже спрашивал.

— На предварительном распределении Брусков отправил меня в ТуркВО. Может, это судьба?

— Не люблю вот эту всю астрологическую и потустороннюю чушь, — отмахнулся Швабрин. — Где бы ты ни был, не теряйся и работай. Жду тебя через 10 лет в испытателях, а через 15 лет на доске почёта. И чтоб ты приехал в Белогорск, а я перед остальными щеголял инструктором заслуженного лётчика.

К концу недели завершились наши экзаменационные полёты. На общем построении на магистральной рулёжке генерал-майор Крутов подводил итоги.

— Выпуск Белогорского ВВАУЛ 1980 года показал отличную профессиональную подготовку. Средний балл 4.95. Такого в истории училища ещё не было. Так держать! А теперь по особо отличившимся. Старший лейтенант Швабрин. Выйти из строя на три шага.