Балтийская трагедия: Агония - Бунич Игорь Львович - Страница 11

В штабе группы ВМС «Ост» существовало мнение, что командование советским флотом прекрасно отдаёт себе отчет в том, что путь из Таллинна в Кронштадт является не более, чем переход из одного капкана в другой. А потому красное командование будет искать какие-то другие пути спасения. «Другим путем» мог быть только уход в нейтральную Швецию. Хотя подобный вариант считался маловероятным, его приходилось учитывать. На случай, если подобное произойдёт, предполагалось сформировать оперативную группу кораблей в составе линкора «Тирпиц» и нескольких крейсеров с тем, чтобы перехватить в море и уничтожить советские корабли, прежде чем они получат возможность интернироваться в Швеции. Почему именно в Швеции? Потому что больше просто негде!

Пока же всё говорило за то, что русские будут прорываться в Кронштадт. И прежде всего концентрация в водах в районе Таллинна и архипелага большого количества транспортов, о чём ежедневно сообщала разведка. 25 августа разведка группы ВМС «Ост» доложила командованию, что эвакуация флота и гарнизона Таллинна должна начаться в пределах 48 часов. Судя по всему, боевые корабли во главе с крейсером «Киров», ведя за собой огромные транспортные конвои (не менее 70 судов различного водоизмещения), пойдут на прорыв так называемым «центральным фарватером», ведущим прямо на огромное минное заграждение «Юминда». Южный фарватер закрыт приказом высшего командования Красной Армии.

Почему, если он наиболее безопасен? На это трудно было ответить точно. Разве что напомнить, что за прошедшие два месяца войны русское командование, решая оперативно-тактические задачи, из всех возможных вариантов всегда выбирало наихудшие. Возможно, что на это решение повлиял захват вермахтом береговой батареи на мысе Юминда, а, возможно, и какие-то другие факторы. Массовая сдача в плен военнослужащих Красной Армии, имевшая место в июне и июле, хотя сейчас уже пошла на убыль, но не прекратилась. Не исключено, что южный фарватер закрыт, чтобы предотвратить массовую сдачу в плен кораблей и судов. Для этого им всего-навсего нужно приткнуться к побережью, уже захваченному немецкими войсками.

Но каковы бы ни были мотивы советского командования, закрывшего для плавания Южный фарватер, начиная с 8 августа каждую ночь группа «Кобра» Гельмута Брилля, взаимодействуя с 1-й флотилией торпедных катеров и 5-й флотилией тральщиков, ставила мины, обновляя и расширяя заграждение «Юминда».

Каждую ночь на минные постановки в этот период выходили и финские заградители, ставя свои мины чуть севернее немецкого заграждения. Советские корабли не предприняли ни единой попытки помешать их кропотливой и многотрудной работе[5]...

Фрегаттен-капитан Брилль взглянул на часы. Было 3 часа ночи 26 августа 1941 года. Мины были выставлены и пора было возвращаться на свои временные базы в Финских шхерах. Он сверился по журналу минных постановок. Всего за период с 8 по 26 августа его миннозаградительная группа выставила на траверзе мыса Юминда-Нина 673 якорных мины и 636 минных защитников. За тот же период финские заградители поставили дополнительно 696 якорных мин и 100 минных защитников.

Командир канонерской лодки «Амгунь» капитан-лейтенант Николай Вальдман, упёршись руками в поручни мостика, смотрел на вырисовывающийся на фоне бушующего в гавани пожара силуэт старого минного заградителя «Амур». Именно на «Амуре», где Вальдман занимал должность вахтенного начальника, застал его октябрь 1917 года.

Всю жизнь в нём боролись два желания: стать моряком и стать скульптором. В 1913 году в возрасте 20 лет Вальдман всё-таки решился стать моряком и поступил в юнкера флота, успев даже совершить плавание на знаменитом крейсере «Олег» по Средиземному морю. Война и революция подхватили его, всё более удаляя от возможности посвятить себя искусству. Он сражался в составе Красной Онежской флотилии, командуя сначала миноносцем «Сторожевой», а затем дивизионом канонерских лодок; служил начальником, как тогда называли, «распорядительного отдела штаба Мурманского побережья», а в 1920 году был переведён на преподавательскую работу в училище Фрунзе.

То ли порядки, царившие тогда в училище, то ли старая мечта заставили его в 1923 году уволиться из Рабоче-Крестьянского Красного Флота и полностью посвятить себя искусству. Николай Вальдман оказался чрезвычайно талантливым скульптором, создав хорошо известную композицию «Ленин и дети», некогда стоявшую перед Михайловским дворцом в Ленинграде. В честь этой скульптурной группы была даже выпущена в 1937 году почтовая марка, попавшая во все каталоги, впрочем, без указания фамилии автора. За эти же годы Николай Вальдман успел побывать в ссылке (после убийства Кирова) и почти ежегодно призывался на сборы, главным образом для обучения молодых матросов.

В июне 1941 года 48-летнего скульптора снова призвали на флот, аттестовали в звании капитан-лейтенанта и назначили командиром канонерской лодки «Амгунь».

Назвать «Амгунь» боевым кораблём можно было только с большим допущением. «Амгунь» была одной из грунтоотвозных шаланд, построенных для нужд Балттехфлота в Германии в 1939-40 гг. Шаланда имела водоизмещение 1140 тонн, две паровые машины в 800 л.с. и могла развивать скорость до 8,5 узлов. С началом войны «Амгунь» и однотипные с ней грунтовозы были переоборудованы в канонерские лодки. Это была одна из самых блестящих импровизаций времен Отечественной войны. Бывшие «грязнухи» получили гордое прозвище «Ладожские линкоры», некоторые из них стали гвардейскими и краснознаменными.

6 июля 1941 года «Амгунь» была объявлена мобилизованной. В спешном порядке на шаланде были установлены два 100-мм орудия, три 45-мм пушки и один 20-мм зенитный автомат. В воздух с бортов надстройки грозно глядели счетверённые «Максимы».

15 июля на шаланде взвился военно-морской флаг и «Амгунь» стала боевым кораблём.

8 августа капитан-лейтенант Вальдман привёл «Амгунь» в Таллинн и с тех пор канонерская лодка почти непрерывно поддерживала огнём своих орудий сухопутные войска, находясь на позиции в районе бухты Колгалахт.

Позицию на суше в этом северо-восточном секторе обороны Таллинна занимала 22-я дивизия НКВД. По своей специфике дивизия НКВД занималась совершенно непривычным для себя делом, а потому её боевые порядки были быстро прорваны немцами, которые вышли тут на побережье залива и пытались начать наступление вдоль побережья. Только ураганный огонь, который вели посменно «Амгунь» и однотипная с ней канлодка «Москва», не дали пока возможности противнику прорваться к городу с этого направления и подсечь всю нашу оборону.

Однако обстановка с каждым днём все ухудшалась. Оборона 22-й дивизии рушилась. Немцы подтянули тяжёлую артиллерию, пытаясь отогнать назойливые шаланды от побережья. А вчера на них впервые обрушились «юнкерсы». Неуклюжие тихоходные и высокобортные вооруженные шаланды маневрировали как могли, но избежали каким-то чудом прямых попаданий авиабомб.

Ночью канлодки были сменены эсминцем «Скорый», который, хотя и имел гораздо более мощную артиллерию, но не мог так близко подбираться в темноте к побережью, как это делали бывшие шаланды.

В темноте, освещаемой только отблесками пожаров, «Амгунь» принимала с баржи боеприпасы.

Капитан-лейтенант Вальдман смотрел на «Амур», преисполненный воспоминаниями. После производства в мичмана в 1915 году он был направлен на этот знаменитый заградитель и прошел на нём через огонь прошлой войны. Всплывали полузабытые лица его друзей-офицеров тогдашнего Балтийского флота, ушедших вместе со всей эпохой навсегда.

Старший лейтенант Орлов — командир сторожевого корабля «Снег» — лежал одетым на койке в своей каюте, пытаясь немного вздремнуть. Но сон не шёл. Сквозь полуоткрытую дверь каюты слышалось бренчание гитары, от звука которой командир морщился, как от зубной боли. Гитара принадлежала капитан-лейтенанту Гусельникову, который, к большому неудовольствию Орлова, обосновался на «Снеге».