Чехов. Книга 4 (СИ) - "Каин" - Страница 37

«Кто с враждой к нам придет — тот навеки останется лежать в нашей земле».

Я заметил как, проезжая мимо памятника, Фома осенил себя знаком Искупителя, выражая уважение неподвижной статуе князя.

За скульптурой начинался большой парк, в тени деревьев которого был храм и приют. Фома сделал крюк, выезжая к стене монастыря, и остановил машину на парковке. Обернулся ко мне и произнес:

— Здесь, вашество.

— Спасибо.

Я вышел из машины и направился по дорожке к распахнутым кованым воротам, у которых собрались люди в изорванной, перепачканный пылью одежде. Достал из кармана несколько мелких купюр и раздал их нуждающимся, как того велел обычай и воля Искупителя. Просители благодарно склонили головы, и я вышел в большой двор. Прямо передо мной высилась сложенная из белого камня, блестевшая на солнце куполами громада храма. И глядя на величественное здание, я невольно задумался, что в последнее время судьба очень часто сводит меня с Искупителем. Сначала монастырь, теперь храм.

— Помочь, юноша? — послышался тихий голос, который мигом вырвал меня из размышлений.

Я обернулся. Справа от меня стоял высокий бородатый мужчина в черной рясе. На шее служителя висел массивный деревянный знак Искупителя. Он с доброй улыбкой смотрел на меня, ожидая ответа.

— Мне нужен приют святого Александра, — сообщил я.

— Хотите оказать помощь детям? — уточнил священник и тут же кивнул, словно сам себе. — Благое дело. Приют за храмом, в сквере.

Он указал в нужную сторону.

— Спасибо, — поблагодарил я служителя и направился по мощеной камнем дорожке, которая и вывела меня к приюту. Двухэтажному зданию из красного кирпича, возле которого был разбит небольшой сад. Аккуратные клумбы вдоль дорожек и несколько красивых резных лавочек, на одной из которых я смог рассмотреть табличку:

«Александровскому приюту для детей-бастардов от члена Государственной Думы кадета Головина».

Возле здания было пусто. Я прошел к дверям, осторожно потянул на себя створку, и вошел в широкий холл, где меня встретила пожилая женщина в сером платье. Голову дамы покрывал платок. Страж двери сидела за столом слева от входа и читала «Имперские Ведомости», но едва хлопнула дверь, она мигом оторвалась от своего занятия, отложила газету и строго уточнила:

— Вы к кому, молодой человек?

— Я хотел бы поговорить с настоятельницей по поводу одной из ваших воспитанниц, — ответил я, и женщина нахмурилась:

— Из жандармерии?

— Нет, что вы. Меня зовут Павел Чехов. Адвокат.

Я достал из кармана удостоверение, раскрыл его и показал сидевшей за столом вахтерше. Та внимательно рассмотрела документ, бормоча что-то себе под нос, несколько раз переводила взгляд с удостоверения на меня, словно бы сверяясь с фотографией, затем открыла лежавшую на столе толстую тетрадь и принялась туда что-то записывать:

— По какому вопросу?

— Хотел бы поговорить по поводу Лены Борисовой, — ответил я.

— Леночка что-то натворила? — ахнула вахтерша.

— Нет, что вы, — поспешно успокоил я женщину. — Я понимаю, что сегодня воскресенье и, вероятно, неприемный день…

— Это для мирян он неприемный, — возразила женщина. — А настоятельница живет при приюте и в воскресенье в это время всегда в своем кабинете.

— Я могу пройти?

— Кабинет настоятельницы Серафимы в правом крыле. Первый этаж, — сухо сообщила мне женщина, мигом потеряв ко мне всякий интерес. Она отложила ручку, взяла со стола газету и вернулась к чтению новостей.

— Спасибо, — поблагодарил ее я, но дама никак не отреагировала. И я направился в правое крыло.

Нужный мне кабинет был первым в коридоре крыла. Я деликатно постучал в створку, и дождавшись приглушенного «войдите», открыл дверь и шагнул внутрь.

Кабинет был небольшим, и из-за большого количества мебели казался тесным. Вдоль левой стены шли шкафы, за стеклянными дверцами которых хранились картонные папки, справа расположился диван, обитый тканью в клетку. А напротив входа расположился стол, за которым, сидела облаченная в серую рясу настоятельница. Перед ней лежал открытый журнал и женщина, склонившись, что-то в него записывала.

— Добрый день, матушка Серафима, — поприветствовал я сидевшую за столом женщину.

Настоятельница оторвалась от своего занятия и сдвинув очки в роговой оправе на кончик носа и взглянула на меня:

— Представьтесь, юноша. Для выпускника вы выглядите очень уж по-деловому. А среди воспитанников я вас не упомню.

У нее был низкий голос с легкой хрипотцой. И я поспешно произнес:

— Простите, матушка. Меня зовут Павел Филиппович Чехов. Я адвокат.

— Юноша, ну какая я вам матушка? — устало уточнила женщина. — Адвокат, говорите? Ну и кому на этот раз нужно писать характеристику?

— Никому, — опешил я, и женщина взглянула на меня с интересом:

— Вот как? Тогда я теряюсь в догадках насчёт причины вашего визита. Проходите, присаживайтесь.

Я прошел по застеленному ковром полу и присел в потертое кресло за стол напротив Серафимы.

— Слушаю вас очень внимательно, — произнесла она, отодвинув журнал.

— Я пришел насчёт Лены Борисовой. Она выпустилась из вашего приюта четыре года назад.

— Борисова, — произнесла Серафима. — Помню такую. Одна из немногих в выпуске, кто подавал надежды не попасть в острог. И признаться честно, меньше всего я думала, что вы придете ко мне по поводу этого светлого и доброго человека.

— Можете про нее рассказать? — попросил я, но женщина сурово посмотрела на меня:

— Павел Филиппович, вся информация о воспитанниках строго охраняется законом о личных данных. Если она что-то натворила, и ей нужны бумаги или рекомендации, которые помогут ей выпутаться из сложившейся ситуации, я их вам напишу. Но учтите, юноша, что вы на территории храма Искупителя. И лгать на святой земле большой грех. Творец не любит лжецов и его кара мигом вас настигнет.

Ее голос прозвучал строго и очень уж убедительно. И лгать мне сразу же расхотелось.

— Придется сделать официальный запрос через отца, — вздохнул я.

— Филиппа Петровича? — уточнила женщина и я кивнул:

— Знаете его?

— Отчего же не знать? — матушку Серафиму, казалось, даже удивил мой вопрос. — Его портрет висит в комнате для покаяния. Рядом с ликом Искупителя. А под ним подпись «будешь грешить — попадешь к нему на допрос».

— Вот как? — теперь пришла моя очередь удивляться.

— Филипп Петрович много лет ведёт шефство над нашим приютом. Оно ведь знаете как, Павел Филиппович. Вроде и приют с хорошим финансированием, и наставники все отличные, и договоры у нас заключены с разными лицеями. Считай путевка в жизнь. А подростков все одно тянет дебоширить и лихоимствовать. Уж не знаю почему. Вот и вливаются детишки с малых лет в ряды черносотенцев, сынов, да декабристов. И хулиганят. А ваш папенька или его подчинённые дважды в год приезжают к нам в приют, читают лекции о том, как преступления вредны для здоровья. Самых неверующих возят на экскурсии в острог. И это немного, да помогает. Строгий у вас отец, старой закалки. Вам с ним очень повезло.

Признаться, услышанное меня удивило. Особенно про то, что мне повезло с отцом. Никогда бы не подумал, что папенька, которого абсолютно не волновало воспитание собственного сына, вдруг возьмёт попечительство над сиротами. В благородство этого поступка я не верил. Скорее в попытку замолить грехи добрыми делами.

— Вот значит как? И помогает? — полюбопытствовал я.

— На какое-то время да, — ответила Серафима. — Но я не думала, что он держит такую информацию в тайне от семьи.

— Он не привык говорить о работе, — честно признался я. — Мы с ним не особо близки в последнее время.

Говорить о том, что отец наверняка даже не знает, как сейчас выглядит его единственный сын, я не стал. Не стоит разочаровывать добрую женщину.

— Проблемы отцов и детей, — тяжело вздохнула настоятельница. — Ну ничего. Я думаю, у вас получится найти общий язык. Здесь, юноша, многие вообще отцов не видели. Как говорится, ушел за хлебом да так и не вернулся. А у вас очень добрый папенька. Хоть и строгий. Но как говорится, в строгости рождается послушание.