Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 28

Не знаю, что меня подтолкнуло. Явно не желание помочь жертве грабителей. Наверное, от скуки я достал браунинг из черного кожаного дорожного несессера с туалетными принадлежностями, лежавшего на сетке над моей полкой, и метнулся в тамбур.

Один из грабителей возился с замком боковой двери, а второй с саквояжем в левой руке обернулся на шум и выхватил правой из кармана массивный кастет с шипом на каждом кольце для пальцев. Увидев направленный на него пистолет, скривился и сразу опустил правую руку.

— Урони кастет и саквояж на пол, и оба поднимите руки и повернитесь лицом к двери, — приказал я, предупредив: — И не надо геройствовать, а то пристрелю.

Первый оставил в покое замок и задрал лапы кверху. Второй сперва выронил кастет и саквояж, а потом последовал примеру подельника.

От них воняло ядреным махорочным дымом и свежим пивным перегаром. У первого в кармане пальто лежал вороненый револьвер смит-вессон тридцать восьмого калибра с коротким стволом длиной три с половиной дюйма и барабаном на пять патронов, у второго — два кожаных бумажника, темно-коричневый и красный с золотой монограммой на одной стороне с замысловато переплетенными буквами М и В, набитые мелкими купюрами. В саквояже ничего интересного я не обнаружил, но и рылся недолго.

Толкнув стволом пистолета первого грабителя, приказал:

— Открывай дверь, — а когда он, немного повозившись, сделал это, потребовал: — Прыгайте.

Оба десантировались по ходу поезда и очень удачно. Видна сноровка, не первый раз делают это. Вслед им полетел саквояж, в который закинул кастет и пустые бумажники, чтобы не совсем уж зря старались. Револьвер и деньги — восемьдесят шесть рублей и мелочь — стали моей добычей. На них нет монограмм, не докажешь, что не мои. Дорогу из Москвы в Одессу (пятьдесят восемь рублей пятьдесят шесть копеек и двадцать два рубля девяносто пять копеек), включая все дополнительные расходы, я отбил с лихвой.

Оставив в своем купе пистолет и трофейный револьвер, я пошел посмотреть, что там с жертвой. Бабьелицый лежал на полке на боку, свесив ноги. Из рассеченного лба на белую подушку натекло красной крови, как из зарезанного кабана. Меня всегда удивляло, откуда во лбу столько крови? Там же только шкура и кость. Рану была жуткая, но, скорее всего, не опасная, потому что лобная кость не проломлена.

— Кондуктор! — как можно тревожнее заорал я. — Сюда! На помощь!

Обладатель гусарских усов выбрался из своей узкой коморки и, что-то дожевывая на ходу, заспешил ко мне. Через одно купе от того, где я стоял, выглянула женщина средних лет с добрым лицом, легким цветастым платком на голове и в глухом длинном темно-коричневом дорожном платье.

— Что случилось, сударь⁈ — спросил он, дожевав до подхода ко мне, увидел окровавленного пассажира, охнул, перекрестился и плаксиво промычал: — За что это мне, господи⁈

— Он живой, — успокоил я.

— А что случилось? — уставившись на меня, как на преступника, строго задал вопрос кондуктор.

— Могу только предположить, что его ограбили. По коридору в эту сторону прошли два типа в черных пальто, которых я принял за ваших коллег, и через несколько минут вернулись. Я еще подумал, откуда они взялись и куда направляются? Пошел к тебе, чтобы рассказать о них — и увидел это, — рассказал я.

— Я тоже их видела! Сразу подумала, что у них нехорошее на уме! — подтвердила женщина.

— Бог мой, нас же предупреждали о двух разбойниках! — обреченно воскликнул кондуктор.

— Его надо перевязать, а то истечет кровью, — подсказала женщина, но сделать это сама не решались.

— Сейчас перемотаю, — предложил я и взял с сетки длинное хлопковое полотенце.

— А вы умеете? — спросила она.

— Приходилось. Из Порт-Артура еду, — ответил я.

Сейчас слово Порт-Артур — пароль в сердца русских людей. По мнению обывателей, любой из этого города-крепости просто обязан уметь убивать и оказывать первую помощь.

Пока я перевязывал голову пострадавшему, который начал приходить в себя, по крайне мере, замычал от боли, кондуктор сходил в задний тамбур и, вернувшись, сообщил:

— Дверь там открыта, спрыгнули на ходу. Нас начальник предупреждал, чтобы были внимательны на перегоне от Раздельной до Одессы, потому что здесь постоянно шалят, а я проморгал, — и сделал печальный вывод: — Теперь уволят!

— Не уволят. На время переведут в третий класс, — подбодрил я.

— Это еще хуже… — печально молвил он. — Столько сил и денег потратил, чтобы пробиться в первый класс — и на тебе!

Женщина начала читать ему лекцию на тему «Что такое не везет и как с ним бороться», а я пошел в туалет, чтобы смыть кровь с рук и сказать самому себе ритуальное: «Ах, Одесса, я узнаю тебя!».

31

В сравнение с Москвой она почти не изменилась. По крайней мере, железнодорожный вокзал и площадь перед ним те же. Разве что тротуары выложены плиткой или, как улицы, брусчаткой. Извозчиков на привокзальной площади было несколько десятков. Не меньше половины их бросилось ко мне. Пассажиры первого класса добирались до Одессы быстрее остальных, потому что паровоз въезжал в тупик перед зданием вокзала и синий вагон оказывался ближе всех к нему, и обычно первыми выходили в сопровождение носильщика на площадь.

— Куда поедем, барин? — спросил самый шустрый.

Как я уже понял, любой потенциальный пассажир для извозчика — барин, а после поездки социальный статус менялся в зависимости от наличия и суммы чаевых.

— В «Бристоль», — ответил я.

Эту гостиницы посоветовал мне Шая Лейбович Карапатницкий. После того, как он описал, где находится и какая она, я понял, что это будущая «Красная», в которой моя рота отмечала окончание мореходки. Было интересно пожить в ней и как бы вернуться в молодость.

— За рубль домчу мигом! — заверил он.

— До нее ехать десять минут не спеша по прямой, так что и за двадцать копеек довезешь, — сказал я.

Одессит обязан швыряться деньгами, но экономить на мелочах.

Толпа самых наглых тут же отвалила от меня к другим пассажирам и при этом обогнула по дуге, как вшивого, моего бывшего соседа по купе, видимо, зная, что тоже не шлемазл и даже более того.

Остался только хозяин пролетных дрожек или попросту пролетки с опущенным верхом, сухощавый бородатый мужичок лет сорока пяти в заломленной на бок, шерстяной шапке-колпаке и зипуне, судя по акценту, выходец из средней полосы России:

— Садитесь, барин, отвезу за два гривенника.

Вместе с носильщиком он погрузил мои вещи, которых стало меньше. Подушку и одеяла я подарил кондуктору, у которого жизнь стала интересней. Пролетка была с черным кожаным сиденьем, старым, потрескавшимся, из-за чего казалось, что покрыто паутиной. Зато рессоры были хорошими, на брусчатой мостовой трясло не сильно.

Понурая гнедая лошаденка пропустила паровозик с высокой и как бы вздувшейся трубой, который тащил по рельсам три деревянно-стеклянных вагона-империала (с местами и на крыше) с пассажирами — наверное, местный вариант трамвая — в сторону моря, поскакала трусцой по улице Пушкинской. Почти в противоположном конце ее, на пересечение с улицей Полицейской, находилась гостиница «Бристоль». Мне показалось, что ничего здесь не изменилось: те же дома по обе стороны, те же толстые высокие каштаны, сейчас полуголые. Разве что асфальта нет и люди одеты по-другому. Возле одного дома дворник в военной фуражке без кокарды и в черном фартуке поверх старой солдатской шинели без погон сгребал в кучу разлапистые светло-коричневые листья на тротуаре, выложенном квадратными синевато-серыми плитами. Время было около девяти часов утра. Людей на улицах мало. Большая часть уже работает, служит, учится…

На перекрестке с улицей Успенской, которая после революции станет Чичерина и на которой я проживу несколько лет в экипаже мореходки, нес службу конный полицейский. Раньше мне попадались только пешие. То ли этот обеспечивал проезд какой-то важной персоны, то ли его начальство решило, что одна голова — хорошо, а две — лучше. И человек, и животное были неподвижны, благодаря чему казались памятником, сбежавшим с постамента.