Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 51

— Из Порт-Артура, — ответил я и добавил шутливо: — Там по мне начали стрелять чаще, чем успевал ответить!

— Ух, ты! — воскликнул молдаванин-суржик. — Так ты повоевать успел?

Многие в Одессе относились к войне с японцами, мягко говоря, не очень одобрительно, особенно после сдачи Порт-Артура, но к участникам и жертвам обороны крепости — очень душевно.

— Только с краю, в замес не лез, — не стал я врать.

— Ладно, мы в деле, — решил за обоих мой сосед по лавке: — Рассказывай, шо и как будем делать?

Я коротко изложил свой план. Непредвиденных реакций он не вызвал. Мы уточнили детали, договорились о месте встречи, и я отвалил.

54

Утром, наскоро перекусив пирожками из чайной, купленными вечером, я размялся на макиварах, вкопанных в землю возле моей квартиры, попинал ногами грушу, подвешенную на нижнюю толстую ветку липы. Обычно занимаюсь незадолго до ужина, но сделал исключение. Мои соседи от скуки внимательно отслеживают мои действия. Поскольку Стефани не ночевала у меня, гимназисты понаблюдали за тренировкой, пока их озабоченная маман собиралась на море. На пляж они несут с собой жратвы на роту солдат. Это при том, что возле входа в купальню всегда стоят несколько торговок всякой снедью. Однажды видел фотографа с громоздким переносным аппаратом на треноге, предлагавшего сделать фото с видом на море. Рекламировал себя он плохо, желающих было мало. Поделился с ним опытом его коллег из будущего, посоветовав фотографировать с видом на море и обратно. Дела сразу пошли лучше.

Я поздоровался с семейством и пообещал, что скоро присоединюсь. И действительно, помывшись после тренировки, вышел из квартиры одетый по пляжному — легкие светлые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, на голове соломенная шляпа, на ногах коричневые кожаные сандалии, как у босяков с Пересыпи. В руках у меня соломенная сумка с зеленой льняной подстилкой и чем-то еще, наверное, едой. Сейчас сходить на море и не поесть там, как вечером с ресторан с тем же результатом. Выхожу из дачи «Отрада» через ближнюю калитку, которой никто, кроме меня, не пользуется, но дворники открывают каждое утро и вечером закрывают. Спустившись немного по тропинке, сворачиваю к лазу в катакомбы, прикрытому кустом с густой листвой. Внутри темно и парко. Зажигаю свечу, дохожу до тупика справа, в котором под стенкой разложены доски, образуя прямоугольную площадку. Прилепив свечу к выступу на стене, быстро переодеваюсь в принесенное в сумке, оставляю ее и снятую одежду на досках и следую на выход.

Теперь по склону параллельно берегу идет в сторону Ланжерона юноша в новых темных хлопковых штанах, бледно-желтой ситцевой рубахе, поверх которой черная жилетка, с шейным желтым платком и темно-сером тряпичном картузе с длинным черным лакированным козырьком, надвинутым на глаза. Так сейчас одеваются пижоны из припортовых районов. В руках у меня палка, изготовленная из гибкой ветки в пару пальцев толщиной.

Четырехместный тарантас с поднятым верхом, старенький, запряженный двумя гнедыми лошадками, стоят в тени высокой толстой акации на углу Старой Порто-Франковской и Новой Рыбной. Кучером был невзрачный мужичок в широкополой соломенной шляпе, косоворотке навыпуск и черных сапогах гармошкой. На меня не обращал внимания, пока я не встал на подножку, качнув кузов, и не занял место на переднем сиденье спиной к нему.

— Э-э… — начал было отгонять нахала молдаванин-суржик, у которого было погоняло Бубен, наверное, за то, что любил бить жертв в голову, но опознал меня и ругнулся весело и смачно. — Ну, ты даешь! А я думал, шо ты точно барин! Пришел бы так вчера, договорились бы сразу!

Когда мы вчера представлялись по случаю заключения делового договора, я назвался Барином. Мне поверили. Второго моего подельника звали Хамец. Как он объяснил, это не уменьшительное от хам, как решил я, а название закваски, употреблять продукты с использованием которой запрещено на Песах. Я подумал, что ему подходят оба толкования.

Я поменялся местами с Бубном, чтобы видеть дорогу и указывать направление кучеру, и скомандовал:

— Гони до Преображенской. Там повернешь направо и придержишь коней.

На улицах пусто, даже полицейских не видно. Как вчера рассказал Павлин, который знал все городские слухи, которые не поместились в газете «Одесские новости», сегодня представители разных предприятий города проводят сходку у завода сельскохозяйственных машин Иоганна Гена, чтобы решить, объявлять всеобщую забастовку или надо было это сделать раньше. Видимо, полиция тоже в курсе.

Повернув с Преображенской на Троицкую, остановились возле последнего дома перед перекрестком с Екатерининской, откуда хорошо был виден вход в «Ювелирный магазин братьев Шоломон».

— Подождем, может, так покупатели, — сказал я.

Мои подельники, включая кучера, закурили папиросы «Масаксуди». Курили спокойно. Приятно иметь дело с опытными профессионалами.

Минут через пятнадцать, я сказал кучеру:

— Высадишь нас возле ювелирного, а потом обогнешь квартал и опять встанешь на этом месте. Увидишь, что мы выходим, подъезжай. Если кто-то захочет нанять, скажи, что барина ждешь.

Впрочем, желающих поехать куда-либо не видать. Лишь вдали по тротуару шли в сторону моря два подростка.

Тарантас остановился напротив входа в ювелирный магазин. Бубен и Хамец, на ходу натягивая шейный платок на лицо, поднялись по чугунной лестнице. У первого на правой руке был кастет, у второго в левой светло-коричневый саквояж, а в правой вороненый смит-вессон. Я закрыл платком лицо и надел кожаные черные перчатки еще в тарантасе, после чего с палкой и черным портфелем, привезенным ими, пошел следом. Кучер сразу стегнул лошадей.

Когда я зашел в магазин, звякнув колокольчиком, Хамец стоял перед прилавком и держал на мушке побледневшего от страха Бориса Марковича Шоломона, а Бубен, перемахнув через прилавок-витрину, коротким ударом в челюсть завалил молодого мошенника. Я продел палку через рукоятки обеих дверных створок и закрепил так, чтобы извне не смогли открыть. Закрыто на технический перерыв. Когда обернулся, старого мошенника тоже не было видно, потому что лежал на полу, а Бубен обыскивал его. Я зашел за прилавок через вход у левой стены, перешагнул черед лежавшего на полу молодого продавца, возле головы которого по темно-красному полу растекалась ярко-красная кровь.

Бубен разогнулся, отдал мне связку ключей, после чего поднял ближнюю стеклянную крышку витрины, начал сгребать голыми руками товар и швырять в открытый саквояж, который держал Хамец. По поводу дактилоскопии мои подельники не заморачивались.

Я прошел в следующую комнату без окон, освещенную керосиновой лампой, где в углу стоял сейф, которые в России называют несгораемыми металлическими шкафами. Это был параллелепипед высотой метра полтора, шириной около метра и глубиной сантиметров шестьдесят на четырех ножках. Покрыт темно-красным лаком. На дверце в верхней трети бронзовая прямоугольная с ушками табличка «Бр. Смирновы Москва Мясницкая, уг. Лубянской пл. Нижегор. ярм. Мебельная лин.». Чуть выше середины и ближе каждая к своему краю две сдвигающиеся вбок и вверх розетки, закрывавшие замочные скважины, и под каждой по рукоятке.

В связке было четыре ключа. Один, самый большой, подошел к левому замку, а вот ко второму не нашлось. Я сперва подумал, что Борис Маркович хранил его отдельно, в другом кармане и хотел вернуться в торговый зал, а потом решил, что должен быть где-то здесь, под рукой, иначе какой смысл его отцеплять, все равно обыщут и найдут. Нашел случайно под керосиновой лампой, которую взял, чтобы осветить полочки в углу у сейфа, на которых лежали толстые тетради. Второй замок скрипнул тягуче, вторая рукоятка повернулась легко, после чего я потянул за первую и открыл толстую дверцу. Ацетиленовых горелок пока нет, поэтому, как пишут в рекламе, между стенками не бетон, а гипс, разведенного водой, или опилки с квасцами, которые при нагревании тают и гасят первый компонент, или еще что-то, о чем пока не прочел.