Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 15

Пятнадцатого декабря два вылета двумя шестерками, потому что отремонтировали один самолет. Во время первого на подлете к цели нас атаковала пара «Ме-109». Напали на первое звено и сильно поковыряли два самолета. До аэродрома дотянули оба, но встали на ремонт. Второй вылет делали вчетвером строем «ромб».

Дальше четыре дня отдыха из-за плохой погоды. В последние два высылали по одному борту на разведку погоды. Самолеты возвращались обледеневшими. Слой на крыльях был с сантиметр толщиной. Из-за этого сильно падает скорость, приходится газовать, чтобы не свалиться, затрачивать намного больше топлива. Второму самолету даже пришлось сесть на вынужденную на московский аэродром для дозаправки.

Двадцатого декабря сразу после завтрака меня вызвал командир полка и предложил слетать на разведку погоды с шестью «сотками» в бомболюках.

— Может, тебе повезет, — предположил майор Бабанов и предупредил: — В облаках не задерживайся, обледенеешь.

Небо было затянуто низкими темно-серыми облаками с научным названием стратокумулюс (слоисто-кучевые). Состоят из мелких капель и снежинок. Толщина слоя почти два километра. Мы быстро проскочили их и на высоте три тысячи метров полетели в сторону Волоколамска.

Через сорок семь лет я буду там в сентябре, после поступления в институт, собирать картошку вместо колхозников. Так называемый трудовой семестр, который был обязательным во всех средних и высших учебных заведениях страны. В это время колхозники, чтобы не мешать нам, продавали в Москве на рынках выращенное на своих огородах и под видом его наворованное на колхозных полях. Одна из гримас социалистической экономики. Крестьяне отказывались горбатиться на полях за трудодни, которые, если выражаться мягко, очень скромно оплачивались натуральными продуктами, а не деньгами. Вместо них из городов присылали собирать урожай студентов-первокурсников, интеллигенцию (эти по большей части были балластом, хоть месяц в году работали) и даже рабочих. Подозреваю, что расходы на перемещение, содержание, кормление таких масс низко квалифицированных и абсолютно не заинтересованных в результате граждан обходилось намного дороже, чем заинтересовать рублем колхозников, но ведь социализм — это не про прибыльность и высокую производительность, это голубая мечта голубых пони.

В районе Волоколамска была такая же мерзкая погода, как и в Ногинске, о чем стрелок-радист Сагань сообщил в штаб, а я сделал разворот, чтобы пролететь на высоте четыреста метров вдоль дороги на Москву, найти какую-нибудь цель.

— На десять часов (впереди-слева) аэродром подскока, — доложил штурман Матюхин.

Точно. Шестерка «Ме-109» в белом, зимнем камуфляже сверху. Чуть не пропустил такую важную цель.

— Захожу на боевой с двухсот метров, — сообщаю я членам экипажа и снимаю перчатки.

На малой высоте больше шансов попасть точно, если штурман толковый, а лейтенант Матюхин уже набрался боевого опыта. Вдобавок стрелок-радист поработает из крупнокалиберного пулемета по неподвижным целям. На дистанции до трехсот метров УБ прошивает фюзеляж истребителя насквозь.

— Бросай! — кричит штурман, хотя слышу его прекрасно.

«Пешка» как бы подпрыгивает, освободившись от шестисот килограмм груза. Я захожу на разворот с набором высоты и командую:

— Сеня, фотографируй.

Он и сам знает, но мало ли, вдруг заглядится на результат нашей работы и забудет.

Четыре «мессера» горят, еще один лежит кверху голубым брюхом, напоминая упавшую на палубу летучую рыбу, а последний кажется неповрежденным. Наверное, по нему работает крупнокалиберный пулемет стрелка-радиста и по солдатам, поднятым по тревоге, которые бегут к двум зениткам, расположенным у противоположных краев аэродрома. Как догадываюсь, были уверены, что в такую погоду никто не прилетит.

Мы под углом пронзаем насквозь облака. Вверху пусто, солнечно и холодно. Я надеваю перчатки, потому что руки сразу начинают мерзнуть. Можно расслабиться. Скорость порожнем у нас не меньше, чем у немецких истребителей. Нас не догонишь. Больше напрягает обледенение, которым обзавелись в облаках, пока не критичное.

Двадцать минут полета — и мы опять дырявим стратокумулюс над восточной окраиной Москвы, корректируем курс, заходим на посадку. К нам спешат фотометристы, потому что стрелок-радист сообщил в штаб, что отбомбились удачно.

После проявки фотографий нас вызвал командир полка, поздравит с уничтожением шести самолетов противника, хотя по одному спорно. Майор Бабанов ведь тоже заинтересован, чтобы наколотили как можно больше.

— Будете представлены к награде, — обещает он.

Как шутят летчики, три обещания — одна медаль.

18

Три дня бездельничали из-за плохой погоды, а на четвертый вылетели всем полком — четырьмя полными звеньями. Ремонтники постарались, починили за девять дней два самолета. Ведет командир полка вместе с главным штурманом. Задание особой важности — разнести к чертовой матери железнодорожную станцию Можайск вместе с эшелонами, из которых выгружается подкрепление. Все загружены сверх нормы. Моя «Пешка» тащит, кряхтя, на подвесках четыре ФАБ-250. Лететь всего сто шестьдесят километров, потерпит.

Перед целью снижаемся с двух тысяч семисот метров до тысячи двести, несмотря на то, что работает не меньше восьми зениток. Впереди все небо в разрывах, напоминающих клочки серой ваты, которая быстро растворяется. Я строго следую за ведущим, ни сантиметра в сторону. Если главный штурман полка ошибется, виноватыми станут те, кто не последовал его примеру. Время на боевом курсе — около одной минуты, но она кажется продолжительностью в десять. Впереди и чуть правее взрывается снаряд, и осколки стучат по фюзеляжу, крыльям. Один застревает в плексигласе, и от него разбегаются тонкие трещинки во все стороны, напоминая лапки паука.

Внизу на путях стоят три эшелона: на первом пути с танками, на втором — грузовые вагоны, на третьем — черные цистерны. Я замечаю, как к ним устремляется крупные темные бомбы с самолета командира полка. Жду, когда отбомбится мой ведущий, нажимаю на кнопку сброса. «Пе-2» выдыхает облегченно и попрыгивает на несколько метров. Разворачиваемся, набирая высоту, летим домой. Железнодорожная станция в огне и дыму. Отгрузили на нее мы знатно. Я выпадаю из строя, чтобы сделать качественные фотографии. Это не обязательно, однако никто возражать не будет. Чем четче снимки, тем больше насчитают нам пораженных целей и щедрее наградят, У бомбардировщиков редко отмечают отдельный самолет или задание, разве что поражение очень важной цели. Обычно раздача идет за суммарный результат, согласно вкладу каждого — количеству боевых вылетов. Попетляв между разрывами зениток и проведя фотосессию, догоняю свое звено, занимаю место на правом пеленге.

Все двенадцать самолетов благополучно садятся на аэродром Полигона. К моему подбегают фотометристы, чтобы забрать отснятое. Я сообщаю механику о разбитом лобовом плексигласе и советую внимательно осмотреть правое крыло и фюзеляж с той стороны.

— Черт, а их нет совсем на складе! Привезут, кто знает когда, — жалуется он.

— Значит, буду летать некрасивым, — шучу я.

Время обеденное, поэтому сразу иду в столовую. Командир полка летал вместе с нами, докладывать не надо. Пока поедим, перекурим, поболтаем, будут готовы фотографии. Тогда и соберемся в штабе, узнаем, как отработали.

На столах перед каждым местом летчика стоит стакан со ста граммами трехзвездочного коньяка, отдающего бензином. Наверное, дагестанский. Там все делают из нефти. На обед щи из кислой капусты, перловая каша, которую называют шрапнелью, перемешанная со свиной тушенкой, и незаменимый компот из сухофруктов. Если бы мне кто-то сказал полгода назад, что буду уплетать за обе щеки жиденькие щи и перловку, я бы долго смеялся.

Сирена воздушной тревоги завыла, когда я догребал последние «шрапнелины». Женщины мигом умчались в бомбоубежище, которое вырыто рядом. Летчики держали фасон — бежали трусцой. Я остался за столом, неторопливо выпив компот и доев оставшийся ржаной хлеб. Пшеничный в последнее время давали редко и был с разными примесями. У меня выработалась уверенность, что на суше ничего серьезного не случится, так что и суетиться нет смысла.