Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 16

Зарявкали наши восьмидесятипятимиллиметровые зенитные пушки, застрочили счетверенные зенитные пулеметы «максим» с круговым прицелом. Где-то в районе стоянки самолетов прогромыхала целая россыпь небольших авиабомб. Не успел я добить компот, как стало тихо.

Моя живучая, заговоренная, как считали соратники, «Пешка» горела, завалившись на сломанное правое крыло и сильно дымя. Топлива в ней оставалось много. Рожденный летать уязвим на земле. Может, попали по ней потому, что я не поленился и забрал с собой сагайдак. Обычно оставляю в кабине, если знаю, что будет еще один вылет, а в этот раз чисто механически прихватил с собой. Что ж, самолет отработал двадцать один боевой вылет без сложных ремонтов. По меркам военного времени был старичком. Подъехала пожарная машина и начала тушить ее и соседнюю «трешку». Вторая поливала штурмовик «Ил-2», стоявший в ремонте уже с неделю. Его поэтому и переместили поближе к мастерским и заодно к бомбардировщикам.

Теперь я безлошадный. Может быть, ранят какого-нибудь пилота, подменю, но, кроме меня, таких еще несколько человек. Теперь все наряды мои, причем, как сержант, буду всего лишь помощником дежурного офицера. Меня это напрягает, потому что придется подчиняться сопляку, возомнившему себя опытным воякой.

19

На аэродроме Полигон вместе с нами базировался Пятьсот третий штурмовой авиационный полк (ШАП). Командовал им тридцатидвухлетний подполковник Пивенштейн Борис Абрамович, одесский худощавый ашкенази с узким саркастичным лицом Мефистофеля, по крайней мере, как я представлял себе этого мифического персонажа. По службе мы не пересекались, слишком разные должности. Я старался держаться от него подальше. Всё-таки реалии нынешней Одессы я знал слабо. Запросто мог проколоться на какой-нибудь ерунде. Как бы между прочим поспрашивал о нем у сослуживцев, мол, хотел бы послужить на штурмовике. К моему желанию относились неодобрительно. Приличным считалось перейти в истребители. Постепенно я выведал, что подполковник Пивенштейн выдает себя за сына грузчика с Арбузной гавани, умершего от туберкулеза. Чахлый ашкенази-грузчик — ха-ха три раза! Зато я помнил тщедушного студента с такой же фамилией, который учился на отделении химии на два курса старше. Мы после окончания университета пересекались на заводе «Одесский целлулоид». Он приезжал с отцом заключить сделку на покупку серной кислоты для небольшого заводика в Куяльнике по производству красок для тканей. В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Борис Пивенштейн уехал из Одессы, где, как предполагаю, многие помнили непролетарское прошлое его родителей, поступив в Ленинградскую военно-теоретическую школу ВВС, а потом закончил Качинскую военную авиашколу. Поучаствовал в операции по спасению «челюскинцев». Командир летного отряда Каманин сломал левое шасси при посадке в Ванкареме, забрал самолет Пивенштейна и полетел дальше. В итоге первый стал Героем Советского Союза, депутатом Верховного совета и командующим ВВС Среднеазиатского военного округа, а второй получил орден «Красной звезды», полк под командование и квартиру в Доме на набережной. Меня предупредили, что фамилию Каманин лучше не произносить в присутствии Пивенштейна.

Отношения между летчиками проще, чем в сухопутных или военно-морских войсках. Одна из причин — будучи сержантом, я отдавал приказы лейтенанту-штурману. Эта традиция работала между сопредельными званиями, должностями: старший рядовой состав — младший офицерский, а последний — со старшим офицерским составом. Пока я был сержантом, набиваться в приятели к командиру другого полка было неэтично. Однако двадцать шестого декабря майор Бабанов на утреннем построении зачитал приказ о присвоении воинского звания младший лейтенант всем летчикам-сержантам полка, совершившим более десяти боевых вылетов, и о предстоящем перебазировании на аэродром Мясново на окраине Тулы. Я решил, что пора пошевелить ластами.

День был нелетный. Подполковник Пивенштейн пришел на стоянку, на которой были четыре исправных самолета и один в ремонте, возле которого ковырялись механик и моторист, что-то спросил у них. Наверное, когда будет готов к вылету? Не знаю, что ему ответили, но махнул рукой и пошел к вышке.

Тут на его пути и нарисовался я с улыбкой и южным говором:

— Товарищ подполковник, имею задать вопрос: вам опытный летчик не нужен?

— Таки да, особенно, если с Одессы! — весело ответил он. — Где жил?

— На Канатной, — ответил я.

— А я на Госпитальной жил, напротив Еврейской больницы, — сообщил он.

— Это лучше, чем лежать напротив своего дома, — пошутил я.

Он улыбнулся и сказал:

— Сейчас спешу. После ужина приходи ко мне, поговорим за Одессу и заодно за твою службу.

Подполковник Пивенштейн обитал в небольшой отдельной комнате в двухэтажном каменном доме для старшего комсостава. Односпальная железная кровать и тумбочка рядом с ней у левой стены, посередине прямоугольный стол, накрытый темно-красной скатертью с двумя так и не выстиранными чернильными пятнами, три стула с мягкими сиденьями и у правой — шкаф с большим овальным зеркалом. На белой стене у окна висела черная бумажная тарелка диаметром тридцать три сантиметра — репродуктор радиоточки, из которой лилась песня «Два сокола»: «Первый сокол — Ленин, второй сокол — Сталин…». Почти у всех радио бухтит с шести утра, когда оно начинает с боя кремлевский курантов и «Интернационала» и до полуночи, когда заканчивает ими же. Подозреваю, что это звуковая завеса от соседей.

Хозяин выставил два граненых стакана, бутылку армянского пятизвездочного коньяка, открытую обычным ножом банку говяжьей тушенки и два куска ржаного хлеба:

— Чем богаты!

Мы перешли на «ты», дернули грамм по семьдесят, закусили.

— Шо тебе не нравится в бомбардировочном полку? — полюбопытствовал Боря Пивенштейн.

— Если бы у меня была задача дожить до конца войны, то это было бы прекрасное место службы. У нас потери раза в три меньше, чем на штурмовиках. В основном теряем самолеты, а не летчиков. «Пешки» крепкие и защищены хорошо, их труднее сбить, чем «Ил-2», несмотря на то, что он бронированный. Но у меня другая задача: отомстить за маму. Да и куража не хватает, и наград, и званий. У вас с этим получше. Слышал, что за десять боевых вылетов дают Героя Советского Союза, — ответил я.

— Да, мои погибают и растут быстрее, не поспоришь, — согласился он. — А на счет Героя за десять вылетов — это уже поменяли. Теперь надо тридцать дневных или двадцать ночных. Из моих пока никто не дожил до двадцати любых.

Мы выпили еще, вспомнили Одессу. Я рассказал байку, что являюсь сыном рыбака, утонувшего, когда мне было три года, и швеи; что учился на химика в университете; что во время эвакуации чудом выжил один со всего корабля, меня нашли в отключке на берегу возле Качи… После чего старался больше слушать и меньше говорить, чтобы не проколоться. Это не помогло.

Дернув по третьей, подполковник сделал вывод:

— Слишком ты культурный для сына швеи.

— Так и ты не тянешь на сына портового грузчика. Мама мне рассказывала, что перед самой революцией работала на химическом заводе в Куяльнике… — заметив, как напрягся собеседник (значит, я не ошибся!), сменил тему: — Ладно, проехали. Моим словам все равно веры нет. Я контуженный. В истории болезни написано, что у меня провалы в памяти и могу путать реальность с вымыслом, с прочитанным в книгах или увиденным в фильмах.

Военного врача второго ранга Сидельникова так легко было провести.

— Хорошая у тебя история болезни! — как бы в шутку произнес Боря Пивенштейн.

— И тебе советую обзавестись такой. Избавляет от многих проблем, — на полном серьезе посоветовал я, после чего попросил: — Мне от тебя надо только одно: помоги перевестись в штурмовики, можно в другой полк.

Мне пришло в голову, что можно переместиться, приводнившись на самолете, как случилось в предыдущую эпоху. На «Пе-2» со мной будут еще два члена экипажа. Они неправильно поймут, если я посажу на море исправный самолет. К тому же, их присутствие может сломать схему, ничего не произойдет. «Ил-2» сейчас одноместные. До стрелка-радиста еще не додумались.