Открывашка и пробой - Смолин Павел - Страница 12

Что это за попадание в другой мир, если я, весь потный, в лучах закатывающегося за дома Солнца, должен развешивать белье на натянутых между баней и сараем веревках? Скотина в стайке шумит и беспокоится – пора кормить. Бак… А я его подниму вообще? Попробовал – не получается. На помощь пришли ведра и здоровенная поварешка. Розовые, жизнерадостно хрюкающие и тыкающиеся мокрыми пятачками в мои колени почти взрослые поросята довольны, а вот рыже-белая, пятнистая, очень толстая корова – не очень. Под ногами – перемешанное с соломой то самое, хорошо, что я надел галоши. Сначала – сено, потом очистка, в последнюю очередь – доение.

Покончив с двумя первыми этапами, вернулся во двор за ведром и снова наткнулся на Валю:

– Зорьку доить не смей, а то теленок умрет, – предупредила она меня и вернулась в дом.

Вот оно что – мы прибавление в счастливой семье… А какая у нас фамилия? Да к черту. Прежде чем я успел зайти в дом за вещами, чтобы пойти помыться, как она появилась вновь – с розовым, застиранным полотенцем на плече и комплектом белья и направилась в баню.

Стирки привалило.

Ее стремление не смотреть на меня становится смешным. Сходив в комнату, включил закрытую плафоном лампочку на потолке, нашел вещи и вышел с ними на улицу. Усевшись на крыльцо, вдохнул пахнущий землей, дымами бань, цветущими садами и немножко стайкой – это из-за меня – деревенский воздух. Устал как собака – все тело ноет, особенно помятые коромыслом плечи и спина. И в таком режиме – целый год. Да какой там «в таком» – это еще демо-версия в честь первого дня прекрасной новой жизни. Ближе к осени, когда придет пора собирать урожай, я совсем взвою.

На улице послышались шаги, и в калитку постучали. Я же имею право открывать? Пока шел к калитке, представил, как меня сейчас украдет другой оборотень, и я буду ишачить на него. Потом меня украдет третий оборотень, и за пару месяцев я сделаю круг по деревне, вернувшись сюда. Оборжаться!

– Кто там? – спросил я.

– А чего у вас свет не горит? – спросил в ответ хрипловатый мужской бас.

– А вам, извините, какая разница? – вежливо возмутился я.

– А ты кто вообще? – напрягся гость.

Может Вальку позвать? Я все-таки полезный, может и заступится. Ага, залечу к ней в баню и даже сказать ничего не успею – удавит.

– Извините, но это вы к нам пришли, а не я – к вам, – не сдался я.

Вздохнув, гость наконец-то представился:

– Константин Викторович. А ты?

– Андрей, – я от отчества решил воздержаться. – Приемный ребенок бабы Зины.

– Что ж ты сразу-то не сказал! – обрадовался голос. – Ты не бойся, у нас тут воров не водится – у своих воровать последнее дело. Я захожу.

И он, не дожидаясь разрешения, просунул руку над калиткой, открыв крючок, и зашел внутрь. Высоченный – аккурат размером с забор, метра два. Одет в брюки и белую рубаху, в правой руке – силуэт чемодана, а разглядеть черты лица мешает темнота.

– Свет включил бы, – напомнил он. – Надо оно тебе – ноги в темноте ломать? – издал легкий смешок. – Я-то тебя хорошо вижу, а ты меня – нет.

Еще одна не озвученная в фильме особенность оборотней. Если по выходу из бани Валя дотянется до тонкой кромки месяца в небесах и распустит его на нити для нового платья, я уже даже не удивлюсь.

– А вдруг вы меня на выключатель отвлечь хотите, а сами что-нибудь украдете? – продолжил я тянуть время.

Волчицу дождаться надо – она разберется.

– Ты из города, да? – догадался гость. – Совсем там вас запугали, – вздохнул и принялся запугивать сам. – Поверь, если бы я захотел чем-то навредить тебе или этому дому, ты бы мне помешать все равно не смог.

– Заору – Валентина выбежит, соседи всполошатся, – предположил я, сделав шаг назад.

Силуэт Константин Викторович издал жизнерадостный смешок:

– Хочешь дурачком себя выставить – кричи. Меня в поселке все знают, я учителем работаю.

Плюнув, я сходил на крылечко и щелкнул прибитым рядом с дверью выключателем. Лампочка над дверью зажглась, и я обернулся, увидев гладковыбритого, короткостриженого, обладающего впалыми щеками, худого русоволосого мужика. Улыбается, темно-зеленые глаза весело поблескивают из-под густых бровей.

– Как тебе у нас в Липках? – спросил он.

– Деревня как деревня, – пожал я плечами и поделился новостями, надеясь сплавить гостя. – Толька-пастух умер, земля ему пухом.

Беги похороны помогай организовывать.

– Ужасная потеря для всего поселка, – вздохнул он и деликатно меня поправил. – Только не «Толька-пастух», а Анатолий Юрьевич. Девяносто три года человеку было все-таки, а ты, уж прости, молод и должен уважать старших. Может на крылечко присесть пригласишь, или так у калитки гостя держать и будешь?

– Извините, я не знаю, насколько мне позволено распоряжаться участком, – развел я руками.

Мужик посмурнел, подвигал бровями и ничего хорошего не предвещающим тоном вынес вердикт:

– Валька зашугала!

– Нет! – выпалил я чуть поспешнее, чем следовало бы.

Константин Владимирович подошел к крылечку и опустился на него, поставив чемодан рядом. Теперь получилось разглядеть, насколько потрепан, но аккуратно отглажен и чист его костюм. Сочувственно глядя на меня, он грустно усмехнулся:

– Представляю, что у тебя в голове творится. Ты же из города, там про нас чего только не сочиняют. А тут – привезли и как в прорубь бросили. Трепыхаться не будешь – замерзнешь. Будешь – злая щука приплывет и ноги откусит. Прав?

Охренеть как прав! Но признаваться стыдно – получится, что на девчонку жалуюсь.

– Я очень благодарен Зинаиде Матвеевне за приют и всем доволен, – сложив руки на груди, заявил я. – Просто еще не привык.

– Понимаю, – вздохнул он. – Ты – здоровый лоб, а она девочка.

Я попытался незаметно сместиться в тень, чтобы скрыть вспыхнувшие уши.

– Не поможет, – прокомментировал он и напомнил. – Я в темноте не хуже, чем днем вижу. Ладно, – хлопнул себя по ляжкам. – Если ты такой гордый, давай я тебе просто расскажу о Валентине и всех нас. Присаживайся.

Пришлось опуститься с ним рядом. Устремив глаза в ночное небо, он тихим, спокойным голосом начал рассказывать:

– Обычные люди нас ненавидят.

– Это, конечно, они зря, – подпустил я сарказма в голос.

– Есть за что, – признал он. – Первые поколения оборотней дел много наворотили, пытались власть в и без того трещащей по швам стране взять. Под пулеметами полегли почти все, а новым и выжившим отдуваться пришлось – в семьдесят шестом году только запрет на поселение ближе ста километров от города сняли. И до сих пор запрет на работу остается – только в частном порядке наняться можно, и то не каждый возьмет. У нас тут мужики в артели собираются, на стройки, лесоповалы, шахты да грузчиками работать ездят. Обычно даже платят, – усмехнулся. – Ну и по-мелочи – огород там кому вскопать, урожай собрать помочь. А так, в основном, на пособия жить приходится – и то с трудом выгрызли, в восемьдесят пятом, когда как-то многовато преступлений стало – жрать-то что-то нужно? Оборотня милиции поймать сложно, а свои его не выдадут – у нас тут друг за друга горой стоять приходится, иначе сожрут и выплюнут. И ты теперь один из нас, Андрей. Чтобы ты там не думал, но в Липках тебя никто не обидит – здесь обычных людей больше, чем оборотней живет, и никто не жалуется.

– Ладно, – кивнул я.

– Я Валентину не оправдываю, – продолжил он. – Но ей тяжко пришлось – сам подумай: сначала маму жуки на ее глазах на части порвали, потом – из обычной школы выгнали, оборотням-то в них учиться нельзя, – развел он руками. – А там – друзья и подружки, которые ее сразу бояться начали. Была нормальная жизнь, а стала – оборотническая. Отец уехал, а ей к нему – никак, нет ни у той общины, ни у нашей столько денег. Жестоко, но мы вот в прошлом году электричество протянули – лучше всем стало. А стоит это дешевле, чем ее одну в Скандинавию переправить – вот ты бы что выбрал?

– Хорошо всем, а не одному, – пожал я плечами.